НАХОДКА ДНЯ

Мы обнаружили фрагменты из книги о советском инженере-автодорожнике, строителе железобетонных конструкций Степане Демидовиче Кожемякине (1898-1989) – прокладчике автодорог, создателе многих мостовых сооружений в Сибири и на Украине. 

В 1928 году Степан Демидович окончил Одесский институт народного образования — филологический и социологический факультет, после чего был репрессирован за политические убеждения. Окончил Харьковский автодорожный институт. Диплом получил в Москве в 1937 году, впоследствии снова был арестован и направлен в Безымянлаг. Работал на строительстве бункера Сталина (хотя в большинстве своём политзаключённых туда не направляли).

В общей сложности отсидел 22 года. После возвращения на Украину (с 1954 по 1976 год) был реабилитирован, работал главным инженером при прокладке автотрассы Черкассы — Умань — Винница (около 500 км), а также на сооружении мостов через реку Большая Высь в Кировоградской области.

Приводим фрагмент книги, в котором Степан Демидович Кожемякин описывает страшные дни, проведённые в Безымянлаге.

Так мы добрались до станции Безымянка, что недалеко от Самары.

Из вагонов нас попросили и группами погнали в лагерь. Это огромный прямоугольник, огороженный столбами и обтянутый колючей проволокой в ​​16 рядов. Перед забором и за ней — низкие столбики с натянутой колючей проволокой в ​​один ряд. Нас разместили в карантинный загон, то есть в этом же прямоугольнике отгородили меньшую площадь с выкопанными землянками, и в те землянки нас загнали. В каждой землянке было по душ пятьдесят, посередине — проход, по бокам — нары. На досках — изморозь. Расположились кто где и как мог.

Разговоров было мало. Все подавленно молчали. Многие, особенно крестьяне, плакали. Однажды к крестьянину из села Кавуновка, что на Черкасщине, подошел мальчик лет 18 и сочувственно сказал: «Слушай, пахан, ну чего ты плачешь, это первые 10 лет тяжело, а там привыкнешь и будет хорошо». От такого замечания все как-то уж сжались, согнулся и я…

Началось «нормальная лагерная жизнь». В пять часов утра «подъём»: хватай котелок, получай 600 граммов хлеба и беги на кухню за черпаком баланды (жидкий кулеш, где иногда 2-3 картофелинки плавает). Строят у вахты бригады по 40-50 человек, и начинается «развод». Открываются ворота, подводится бригада, подсчитывается, сколько в ней человек, выводится за ворота. Становится за воротами на площади, окружённой конвоирами. Бригаду снова перечисляют и пропускают вперёд, за ней 2-3 стрелки. Назначенные на определённый строительный объект десять или пятнадцать бригад окружают со всех сторон солдаты, и караульный начальник кричит громко: «Заключённые! Шаг вправо или влево — солдат стреляет без предупреждения». Все невольно выстраиваются, а в это время громкоговоритель громко поёт: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»

Приводят на место работ в так называемое окружение, группа останавливается, стражи занимают посты, а заключённые расходятся по местам своих работ. Руководит работами только вольнонаёмный персонал. Нормы достаточно тяжёлые.

С началом войны всех политических изолировали в середине лагерного прямоугольника, огороженного колючей проволокой. В той изгороди мы копали землянки, в которых пришлось жить. Эта ограда ещё и дополнительно охранялась. Выход из него был строго запрещён. Кормили здесь хуже, чем остальных лагерников. Это очень истощало. Умирало ежедневно много людей, а остальные еле выживали. Писали заявления, чтобы отправили на войну, но политических туда принципиально не брали.

Большое количество заключённых сконцентрировали для строительства крекинг и авиазаводов, чтобы поставлять на фронт штурмовые самолеты Ил-14 и Ил-15. В лагерь нас завезли около 160 000 человек. Мы ковырялись, как муравьи под землёй и на земле. Чего только не делали! Условия были ужасные. Нормы — непосильны. Скажем, чтобы заработать ужин, а на второй день завтрак и обед, надо было вывезти 13,6 кубометра земли. А как прикинуть, что куб земли весит полторы тонны, то сколько это надо тонн земли выкопать и перебросить лопатой. Не раз рубашки истлевали от соли.

С питанием становилось всё хуже и хуже. Начались недоедания. В свои права вступали дистрофия и подагра. Заключённые начали умирать сотнями. Еда такая: как вырежут головки капусты — остаются миски из листьев, те капустные остатки вместе с вилками секли в соломорезке, варили, присаливали и давали есть. Заключённые получали по 400 граммов хлеба, а изредка 600 граммов чёрного. Свою долю надо было держать за пазухой, потому что её могли вырвать или украсть.

Наступила зима. Начались морозы. Смертность повысилась. Почти каждый день из палатки выносили по одному мёртвому. Для того, чтобы копать ямы на трупы, вывозили заключённых — давали по 0,5 пачки махорки. На кладбище накапливались штабеля мертвецов. Их бросали в кое-как выкопанные ямы, прикидывали комками и землёй.

Пришла весна. Начали появляться волки и разгребать те ямы и грызть трупы. С Гавриловой Поляны было слышно вой и несло страшным смрадом. Дошли слухи, что об этом узнали где-то за границей и потребовали разрешения осмотреть эти места, что там делается. Подтверждением слухов стало то, что на кладбище появились большие бульдозеры, которые рыли глубокие рвы, куда сбрасывали человеческие останки, а после этого все перепахали и засеяли.

Населения лагерей таяло чрезвычайно быстро. К 1944 году из 160 000 заключённых в живых осталось пять-шесть тысяч. Большинство еле выживали — сама кожа и кости, а на работу выводили. Рассуждали о справедливости, демократии и молча умирали, но заводы были построены. Приезжал и Коккинаки испытывать самолёты.

Я обессилел и потерял работоспособность. Лежал в палатке. На выздоровление надежд не было. У меня от цинги начали качаться и выпадать зубы, а на ногах появляться тёмные пятна. Лежал я на нарах и думал: «Если каждый день умирает по одному, то эта участь постигнет и меня. Это не позднее чем через 30 дней».

Прошла неделя. В палатку вошли 4 человека — начальник лагеря, какой-то военный, начальник санчасти и еще какой-то человек. Военный спросил: «Где он?» Прибежал нарядчик и показал на меня. Они стали рядом. «Его надо поднять»…..

Состояние моего здоровья выравнивалось очень медленно. Месяца через полтора я встал на ноги… Ночной врач объяснил мне, что где-то надо срочно накладывать торкрет-бетон, а специалистов, чтобы организовать это дело, нет. Узнав, что я руководил такими работами, и стали меня лечить …

Вскоре был переведён работать на объекты «А» и «Б», что помогло мне дальше выжить. Объект «А» — это огромная радиостанция с высоченной радиомачтой, которая должна была заменить московскую радиостанцию на случай оккупации Москвы. Объект «Б» — огромное подземное хранилище, куда должно был переселиться правительство из Москвы. Между прочим, четырёхмоторный самолет задел ту мачту, упал и мачту свалил. Пришлось делать её заново. На объекте «Б» велись сложные подземные работы. Заключённых туда направляли по специальному отбору…

Нам было поручено торкретовать подземные хранилища — длинные анфилады больших сводчатых помещений, для обеспечения от пропитывания грунтовых вод. Бетон покрывали 2-3-сантиметровым слоем специального бетона (торкрета), который не пропускает ни жидкости, ни газов. Кроме того, для заполнения полостей вне стен и сводами хранилищ пришлось инъецировать в специальные отверстия в потолке помещений высокомарочное цементное молоко с помощью аппаратов Рудермара и Смоки Колосовского. Инженер, который должен был работать со мной, не очень понимал в этих делах и поэтому внимательно присматривался ко мне, я имел опыт в таких работах. Мы всегда были вместе, начальник строительства даже заметил, что мы будто два брата. Здесь, конечно, было легче и продукты лучше.

Объект был грандиозный, достаточно сказать, что над главным помещением построения клалась 12-16-метровая армированная бетонная плита, 2-3 метра песка, сверху — полметра чернозёма и застилалось травой, да ещё и садились кусты. Помещение обеспечивались отоплением, электросветом, вентиляцией, водоснабжением, канализацией. Выходы из них были галерейные — метра 1,5 в ширину и 2,5 в высоту (под прямым углом). Против коридора, ведущего на выход, в железобетонной стене закладывался тонкий кирпичный простенок, за которым в несколько метров воздушная подушка. Двери в галерею — стальные, двойные, 10-12-сантиметровые. Выход — в какой-то овраг, где были такие же двери на четырёх специальных замках. Все это закидывалось ветвями, дровами. Лагерь строго охранялся…

Прочитать больше на языке оригинала можно здесь. 

Главная иллюстрация отсюда