ЗОНА НЕИЗВЕСТНОСТИ

30 лет прошло с катастрофы, которая случилась в Чернобыле 26 апреля 1986 года. Эта авария по сей день считается крупнейшей за всю историю атомной энергетики. Более 115 тысяч человек были эвакуированы из 30-километровой зоны поражения. В ликвидации последствий принимало участие более 600 тысяч человек, приехавших со всего Советского Союза.

Журналист ДГ встретился с двумя самарцами, которые работали в запретной зоне. Каждый из них трудился в разных сферах, и из засекреченной военной базы и теплохода, обслуживающего ликвидаторов, они вынесли совершенно разные впечатления об одной страшной аварии. Объединяет эти истории одно — ни военнообязанные, ни гражданские не были толком осведомлены о том, в каком жутком месте им предстоит командироваться.

Марина Линдт, официантка:

— В Чернобыль нас командировали в июне 1986 года. Точнее, изначально мы летели в Украину в полной уверенности, что работать будем на теплоходах под Киевом – собирались, как на курорт. Нам даже говорили: «Берите с собой каблуки, вечерние платья и шляпки, вас в театр будут возить по выходным». Уже в самолёте выяснилось, что работать будем в Чернобыле. Отказываться не стали – о последствиях ничего не знали, никто тогда не просвещал народ на эту тему. По срокам рассчитывали на полтора-два месяца.

Возводить новое жильё в зоне поражения никто бы не стал, а потому с речных рейсов просто сняли круизные теплоходы и отправили в Чернобыль, чтобы стояли у порта в качестве гостиниц. На берегу их было всего 11: 4 из Куйбышева, 2  — из Херсона, были ещё суда из Волгограда и других городов. Чернобыль строился как молодёжный город, и от гражданских на ликвидации тоже работала в большинстве своём молодёжь.

Помню, принесли грибов из леса, прибор аж чуть не разорвался от излучения – а мы их водой промыли несколько раз, запекли и съели.

Мы с подругой жили и работали на дизель-электроходе «Россия», который стоял подле села Страхолесье. Название было мрачное слишком, поэтому мы потом на собрании переименовались в Белый пароход, и письма нам стали приходить по новому адресу. На первом этаже «России» находилась кухня, ресторан и каюты ликвидаторов с 4-го энергоблока АЭС (химцех) – они работали вахтой по 15 дней и жили там по шесть человек. На втором этаже теплохода было КПП и каюты обслуги, в которые селились по двое. Директором нашего электрохода была Лидия Васильевна, член партии, её, я знаю, грозились из партии турнуть, если не согласится на помощь ликвидаторам отправиться.

На КПП стояло специальное устройство, проверяющее проносимые внутрь предметы на радиоактивность. Ходить нам везде запрещали, но мы всё равно шастали, где ни попадя. Помню, принесли грибов из леса, прибор аж чуть не разорвался от излучения – а мы их водой промыли несколько раз, запекли и съели.

Рабочий день начинался в половине пятого утра. Мы накрывали на стол, резали хлеб, разносили завтраки по столам. После того, как ликвидаторы поели, завтрак начинался и у нас, потом перерыв 1,5-2 часа и всё по новой – накрывали обед. Снова перерыв, ужин, а потом начиналась развлекательная программа. Так как работала молодёжь, часто проводились концерты и дискотеки, даже Алла Пугачёва к нам приезжала. Денег на теплоходе не было, были талоны, кормили всех очень хорошо и сытно, меню было разнообразное. Ко многим, кто работал на обслуживании, приезжали дети, жили прямо с нами в каютах – ко мне тоже дочка приезжала на летние каникулы, мы с ней ездили в ближайший город, купили утёнка и жили все вместе.

Потом стало ясно, что командировка продлится дольше, чем планировалось. Всего наши теплоходы простояли три года, пока неподалёку не начали возводить город Славутич. Людей, кстати, свободно отпускали домой, но никто не уезжал. Мы хотели даже устроиться поработать на 4-й энергоблок, приехали туда, и нас там увидели те рабочие, которые жили на первом этаже нашего электрохода, – они нас оттуда взашей погнали.

Когда мы туда ехали, не думали ни о каких льготах и повышенных пенсиях, конечно. Ехали много работать за повышенные зарплаты, работали по 12 часов. Были молодые, полные сил, хотели помочь стране в горе. И, конечно, всего достоверно о произошедшем не знали, ехать не боялись, потому что отправлялось в Чернобыль очень много народу. Там трудились люди со всего СНГ – русские, украинцы, белорусы, узбеки, таджики, и никто не ссорился и не враждовал.

Андрей Бенгорд, военный лётчик:

— В первую очередь нужно знать, что происходило в стране, когда случилась чрезвычайная ситуация в Чернобыле. Полки были пустыми – вот эти стеклянные прилавки с поддонами, заходишь, смотришь, а там пустота. Люди простаивали в очередях за сапогами (в случае, если могли позволить себе покупку в 70 рублей), брали сапоги, даже если им размер не подходил – в надежде обменять их потом на что-нибудь подходящее. В общем, не было ничего. И люди начали искать лучшей жизни.

А тут произошла ситуация в Чернобыле. Те, кто туда уехал, делились на две группы: военнообязанные и гражданские. Военнообязанных вызывали в военкомат и говорили: «Вот ты скоро поедешь в командировку. В Чернобыль» и ничего больше. Ни слова про то, на какой срок, для чего, опасно ли это, просто ставили перед фактом. И твоё право – сказать «нет» или «да». Если отказывался, через некоторое время просили написать заявление, «по собственному желанию». А время было такое, что люди дорожили своей работой. Хотя восприятие у всех было, что вернёшься оттуда лысым дядькой с опущенным [половым органом].

О рисках, последствиях для здоровья их тоже ведь никто не предупреждал – просто в Чернобыле платили много денег, 500 рублей в месяц против 100 в Самаре.

Гражданские ехали добровольно. Но это тоже как посмотреть: о рисках, последствиях для здоровья их тоже ведь никто не предупреждал – просто в Чернобыле платили много денег, 500 рублей в месяц против 100 в Самаре. И люди, которые в долгах были, которым приходилось крутиться, ехали в Чернобыль за заработком.

Мы, лётчики, возили грузы. Даже сами не знали, что именно возим, но точно были на ящиках жёлтые треугольники. У нас было Министерство общего машиностроения, там одни шишки были, дядьки очень большие, первые лица. А нам ничего не говорили. Никто не понимал, как и что у нас было. Каждый сидел тупо на своём месте и делал то, что ему говорили. Никто не знал – умрёшь ты там, вернёшься ли оттуда через год или два, а может, нет там ничего и пролетит всё мимо тебя. Неизвестность. Может, хвост вырастет. А может, не вырастет? Но не поеду – точно уволят. Особой радости и желания никто не проявлял, так что брехня это всё про «доблестные граждане встали плечом к плечу и объединились в преодолении общего для страны горя». Так раньше про это писали, и сейчас вся эта система также работает. Горбачёв вообще говорил, что нет никаких выбросов, и тут же BBC это сообщение опровергло – выброс был обалденный, попёрло это всё на Европу через Белоруссию, потому так активно эту тему и стали заминать.

Мы летали с грузом, самолёт по возвращении из запретной зоны должен был специальную обработку проходить, а друг мой сам его помыл – понятно, что с ним стало…

Тот военный гарнизон, который стоял в Чернобыле, – их уже нет никого. Кто на вертушках летал и засыпал там всё песком, кто тушил и в первые дни имел прямой контакт – они там же умерли. Мы летали с грузом, самолёт по возвращении из запретной зоны должен был специальную обработку проходить, а друг мой сам его помыл – понятно, что с ним стало… Очень многие люди, которые оттуда вернулись, умирают в основном от рака. В живых остались те, кто на периферии был, да и те больные. Но пенсии получаем хорошие, хотя о будущих льготах никто из нас не знал.

Фотографии Чернобыльского порта из личного архива Марины Линдт.

Фотографии, иллюстрирующие рассказ военного лётчика, позаимствованы здесь.

Главная иллюстрация отсюда.