В России больше ста тысяч детей-сирот. Конкретно в Самаре – три тысячи. Статистика перестает вести счет, когда дети вырастают и выходят из детского дома в жизнь: вырос — значит, теперь сам за себя в ответе. Так думает государство и не предусматривает никакой помощи тем, кто покинул стены казенных учреждений. Так не думают волонтеры самарской общественной организации «Домик детства», которые уверены: самостоятельная жизнь для тех, кто вырос в интернате и детдоме, – это погибель.
Центр постинтернатного сопровождения — проект «Домика детства», он же «Теремок» — это маленькая комнатка в подвале на Безымянке, заваленная и заставленная книгами, одеждой, поделками, бумагами и прочими вещами. В дальнем её конце за захламленным столом сидит руководитель центра Стас Дубинин. Это его «кабинет», рабочее место, из-за которого видно всех. А всех в «Теремке» всегда много.
Выпускники самых разных детских домов и интернатов приходят сюда каждый вечер и рассаживаются, кто куда успел. Четверо помещаются на диване, кто-то – на стульях, кто-то – прямо на пакетах с одеждой. Многие просто стоят.
— Вам какой чай? – с порога спрашивает взъерошенный парень в толстовке Greenday.
— Зеленый, пожалуйста.
— Худеете? – девушка с модной стрижкой быстро пробегает по мне глазами.
— А давайте в «Мафию» играть? – перебивает её высокий улыбчивый рыжий пацан.
— А вот у нас тут одного судить скоро будут, — хвастается один из подопечных. — Пошел, металл поворовал.
— Ничего мне не будет, — хмурится тот, на кого показали. — Следак сказал, все обойдется.
— Ага, обойдется, — кричит с дивана другой парень. — Мне тоже так говорили, а два года дали…
Не успевая отвечать на все вопросы и вникнуть во все разговоры, раздеться и подыскать хоть какой-нибудь угол, чтобы сесть, я невольно становлюсь членом дружелюбной стаи этих людей. Я пока нет, а они уже знают – репортажем дело не закончится. Я приду ещё.
Стас
Стасу Дубинину 58 лет. У него добрые глаза и невероятная способность любить чужих детей: отработав 16 лет в самарском детском доме № 1, он не остановился: ЦПС – его круглосуточное место работы.
Стас открывает двери «Теремка» в обед и закрывает в десять часов вечера. Не понятно, как возможно каждый день проводить столько времени среди шума, гама, среди непрекращающегося потока проблем, которые нужно решать.
Кого-то выгнали из общаги. Кого-то побили. Кто-то проворовался и грозит тюрьма, у кого-то нет денег на еду, кто-то попал в аварию, кто-то…
Со всем этим ворохом дети идут в «Теремок», к Стасу. А он пытается помочь. Дает советы, еду и деньги. Хранит сберкнижки и банковские карты. Ходит по судам и домам, распространяет нужную информацию по соцсетям. По субботам играет с «теремковцами» в волейбол, по понедельникам возит их на занятия к психологу. Когда есть средства, ездит с детьми в театр и кино.
— Не хвалите меня. Когда хвалят, я себя неловко чувствую, — старается перекричать галдящих сирот Стас, когда я ахаю относительно того, как много он делает. – Так говорите, как будто я такое прямо невероятное что-то делаю! Я же просто продолжаю вести детей, которые были со мной в детском доме. И другие присоединяются постепенно…
Дубинин, конечно, скромничает. То, что он делает для чужих детей, сложно измерить: можно ли делать больше, чем жить для других? В детском доме, где Стас работал, воспитанники называли его Папа Стас. Он старался найти подход к каждому, устраивал для детей праздники, защищал и выслушивал. Они его любили.
Когда Дубинин ушел из детского дома, Антон Рубин, директор «Домика детства», позвал его в ЦПС. Стас не раздумывал.
— Да пошел ты на х*й, урод! – кричит на взъерошенного парня светловолосая Ксюша, маленькая ростом, но очень громкая.
В свои 17 Ксюша выглядит, как ребенок. Но рассуждает очень по-взрослому. Вместе с младшим братом они живут в общежитии — на разных этажах. Это ее брат «поворовал металл» и рискует сесть в тюрьму. Когда я спрашиваю о нем у Ксюши, она откладывает в сторону телефон и хмурится. «Сам, дебил, виноват! Я ему много раз говорила, что попадется. Говорила, что головой думать надо… Я ему не мама, вообще. Надоело нянчиться!»
— Так! Это что такое? – вскидывается Дубинин на Ксюшин мат и достает рогатку. Заряжает желудь и целится в девочку. Ксюша, хохоча, выбегает за дверь.
— Иногда приходится действовать решительно, — улыбается руководитель и отпускает снаряд. Желудь с треском врезается в косяк. При мне Ксюша больше не матерится.
— Не знаю, что здесь было бы, если бы не Стас, – говорит Антон Рубин. – Все держится на нем. И таких, как он, больше нет…
Молодые и здоровые волонтеры после нескольких часов, проведенных в ЦПС, впадают в депрессию и жалуются на головную боль. А Стас, здоровье которого иногда дает сбои, все выдерживает.
— Мне жить осталось два понедельника, — несмешно шутит Стас. — На кого я всех их оставлю? — И, чтобы разрядить обстановку, обнимает меня за плечо: «Как я выгляжу, когда жена в командировке?»
Важно, но не нужно
За работу в ЦПС Стас получает 5000 рублей. Он единственный, кто живёт на зарплату «Домика детства». И еще немножко денег дает Стасу Антон Рубин – из своих заработанных. Три тысячи Дубинин отдает за кредит – рабочий ноутбук купить центру не на что. Оставшиеся уходят на оплату проезда детей до «Теремка» и обратно, на лекарства и еду.
— Я себе оставляю на сигареты и телефон – больше мне и не надо. В детском доме я точно так же тратил всю свою зарплату на ребят. А как по-другому?
По-другому никак, потому что Центр постинтернатного сопровождения существует исключительно на средства Антона Рубина, волонтеров и за счет пожертвований — в бюджет Самарской области деньги на него не заложены. Выбить их никак не получается, потому что необходимость и важность работы такого центра Рубину донести до чиновников пока не удалось.
В последний раз в Министерстве социального развития сказали, что то, чем занимается ЦПС, важно и правильно. Но такой социальной услуги министерством не предусмотрено. А потому ничем помочь они не могут – вертитесь как хотите.
Рома
— Могу я для вас что-нибудь сделать? – в «Теремке» паренек с хитрыми глазами игриво наклоняет голову набок.
Над его головой висят белые самолеты – покачиваются на тонких веревках.
— Сами, своими, вот этими вот руками делали, — говорит он, проследив мой взгляд и представляется: — Рома.
В «Теремок» Рома приходит каждый вечер. Печет блины и лепит пельмени (на «кухне» он главный), пристает с разговорами ко всем, кто хочет и не хочет слушать, помогает Стасу – например, всегда готов бежать в магазин или открывать дверь «конторы», когда Дубинин опаздывает. Это сейчас парень выглядит нормальным и милым, но еще недавно было по-другому.
— Я в ЦПС уже год. До этого бродяжничал – сбежал из интерната, употреблял всякое плохое… — Рома рассказывает о себе без тени стеснения. — Стас мне писал: «Можешь приехать ко мне, мы решим твои проблемы». Я не приходил. И однажды они с Антоном сами приехали, поговорили со мной по душам и привезли в «Теремок». Я не сопротивлялся: когда бродяжничал, мне хотелось ходить каждый день в душ, хотелось ложиться спать в чистую кровать…Теперь это все у меня есть. Меня устроили в колледж, я теперь учусь. Живу в общежитии. Я стал культурнее, не употребляю, хожу в спортзал. Кажется, даже поумнел.
— Надо раньше начинать рассказ, — выныривает из-за бумажной кучи Стас. — С того момента, почему тебе поставили ЗПР, когда ты бухал, воровал…
— Ну, да. Было дело. Сдружился не с тем, с кем надо, — соглашается Рома.
— Отца он никогда не видел, мать – пьяница, сдала его еще маленьким в детский дом, — поворачивается ко мне Стас. — Из детского дома его в прошлом году перевели в интернат в Чапаевск. Он оттуда сбежал и пришел обратно в свой детский дом. Зима, а он в кедах, легкой курточке. Директриса детского дома его выгнала. Он скоро вернулся. Воспитатель его пожалела и пустила переночевать. Директриса о том узнала и стала увольнять воспитателя. Мы, конечно, подняли шум…
— У Ромы есть дом – бич-хата, оставшаяся от матери. Развалюха, жить в ней невозможно, — продолжает Стас, а Рома весело кивает. — Сейчас он стоит в очереди на получение жилья, учится на переплетчика, живет в общаге. Продолжаем его вести.
Вести – это значит всегда быть в курсе всего. Спокойно слушать, когда кто-то рассказывает о том, как украл или сбежал. И одновременно думать, как помочь.
В ЦПС Рома держится и меняется, потому что чувствует: он кому-то нужен. И потому, что, несмотря на то, что от него здесь ждут только хороших поступков, он может быть собой. Честность – вот на чем здесь все строится. А еще доброта и понимание: проворовался, забухал, выгнали из училища – приди и скажи. Сначала, конечно, получишь по первое число, а потом будем думать, как помочь.
Да, он курит. Но я так рад, что это табак, а не спайс!
— Когда я впервые увидел Рому в разгаре бродяжничества, мне стало дурно,- вспоминает Антон Рубин. – Я не мог на него смотреть – бомж бомжом, грязный, вонючий, в лохмотьях. И от него воняет этим клеем… Нечеловеческое зрелище. Теперь он другой. Он почувствовал, что есть те, кому интересен его успех, – я и Стас. Он бросил нюхать клей, потому что вокруг появилась нормальная реальность.
Рома, конечно, иногда срывается. Перед Новым годом, например, он загремел в больницу с передозировкой спайса. Его долго искали, потом ругали, потом разговаривали по-мужски. Рома сказал, что сам не понял, как так получилось. И обещал больше никогда.
— Чудес не бывает, — говорит Рубин. – Непросто после долгих лет интернатовской жизни взять и превратиться в нормального человека. Но можно жить, если в случае кризиса рядом окажется тот, кто вовремя вытащит. И поэтому мы всегда рядом.
Антон
Антон Рубин вместе с Анастасией Бабичевой основали «Домик детства» пять лет назад. И с тех пор после основной работы его рабочий день только начинается.
Провести встречу с волонтерами, съездить в больницу к сироте, сделать миллион звонков – послушать о тех, кому надо помочь, спланировать встречи, дать советы. Если повезет, можно вернуться домой к 22 часам вечера. Но и здесь никто не гарантирует тишину и покой.
— Алло, Антон, у нас дети сбежали!
Звонок из приюта раздается около десяти вечера. Директор встревожена, что делать – не знает.
— Кто сбежал? Почему сбежал?
— Лера. И еще несколько ребят. У нее день рожденья, она их куда-то повела…
Начинается обзвон друзей Леры. Затем – обзвон саун (тринадцатилетняя девочка оставила список мероприятий ко дню рождения, в котором помимо «снять хату», стоит пометка «сауна»).
— Они поехали в «Лёлик и Болик», судя по всему… — вздыхает директор.
— Но «Лёликов и Боликов» в Самаре с десяток!
— И что же, мне все обзванивать?
— Попробуйте.
Директор кладет трубку. Антон не успевает обзвонить всех «Леликов»– снова звонок.
— Антон! Тут дедушка на улице замерзает. У него нет дома, сидит на остановке. Что делать?
— А почему он на улице? И сколько дедушке лет?
— Тридцать шесть…
— Это дедушка?
— Не важно! У него нога обморожена. Мать продала дом, жить негде. Он замерзнет сегодня – минус 16 обещают. Может, приют какой есть?
И Рубин ищет номера приютов. Находит — сбрасывает по смс.
На резонный вопрос, почему не отключает на ночь телефон, Рубин отвечает, что не имеет на это морального права.
— Один раз мне ночью позвонили, и я успел отвезти в больницу двоих ребят с передозом. Если бы у меня был отключен телефон, я бы не смог себе этого простить.
Несмотря на то, что Антон Рубин контролирует все направления «Домика детства», больше всего сил и времени уходит на ЦПС.
— Уже который год я только тем и занимаюсь, что кричу на каждом повороте о том, что после детского дома дети-сироты все так же нуждаются в сопровождении и поддержке, — говорит Рубин. — Потому что они отличаются от обычных детей. Но меня никто не слышит.
Нас воспитывают родители, дяди, тети, учителя. Их же никто не воспитывает, они никому не нужны. Есть такое понятие — значимый взрослый. Тот, кто для ребенка авторитет, с которого он срисовывает модель поведения, – отец, дядя, учитель. У них нет значимых взрослых. Есть только воспитатели и куча спонсоров, которые подарили что-то, погладили – следующий! Поэтому у детдомовцев отсутствует умение привязываться. И поэтому у них нет представления о том, что такое семья. Они не знают, как должны себя вести муж и жена. Должен муж любить жену или бить? У них нет перед глазами межличностных отношений взрослых. И потому нет любви к детям, половинкам, потому что нет базового понятия любви. По этой причине они редко обзаводятся семьями.
У них нет представления о том, что такое семья. Они не знают, как должны себя вести муж и жена. Должен муж любить жену или бить?
Они все делают там по расписанию: ходят в туалет, просыпаются, гуляют. Все это полностью ликвидирует личность, рушит интеллект. И в совокупности всех этих причин на выходе из детского дома получается инфантильный, не способный к самостоятельной жизни человечек. Он не знает, чего в жизни хотеть, ради чего и как дальше жить, на что тратить деньги. Сложно объяснить людям, что вот этот здоровый взрослый парень не может самостоятельно жить. Что он не такой, как обычные люди. Что у него нет базовых жизненных умений: он не знает, как заварить чай, оплатить показания счетчика, заработать.
— Когда они выходят из детдома, стараются сбиваться в кучу, жить в одной общаге или квартире. Им так комфортнее, привычнее. На выходе они получают сберкнижку, на которую им в течение многих лет капают деньги – часто собираются крупные суммы. И тут рядом появляются «нужные» люди – отбирают, крадут или забирают обманом. Или сами они все растрачивают на ерунду. Вот почему наша задача – поймать их на выходе. Поддержать, дать базовые навыки и, выпустив в самостоятельную жизнь, все равно не отпускать совсем.
Рубин уверен: если бы не было «Теремка», почти все его подопечные были бы в тюрьме, на наркотиках, на панели. Не известно, например, что бы делал Денис. Здоровенный рыжий двадцатилетний парень.
У Дениса эпилепсия – периодически случаются припадки. Поэтому сироту не берут на работу – кому нужно такое «счастье»? Один раз Денису повезло – устроился в музей смотрителем. И когда туда должен был приехать бывший мэр Азаров со свитой, у парня на нервной почве случился припадок. Дениса уволили.
Денис работал в музее смотрителем. И когда туда должен был приехать бывший мэр Азаров, у парня случился эпилептический припадок. Дениса уволили.
— Внешне он сильный, здоровый, — говорит про Дениса Антон. – Но самому на социальную стипендию ему не выжить. В «Теремке» его кормит Стас. С ним занимаются русским языком и математикой волонтеры – Денис хочет поступать учиться. Если что-то случится, его подхватят, помогут. Страшно представить, где бы он был без «Теремка».
— А ещё у нас есть Лёша. Несколько лет назад он выпустился из детского дома и плотно сидел на спайсе. Сначала ему мерещились тараканы в еде и на стенах. Потом он увидел, что тараканы бегают по нему. Лёша взял ножик и начал их убивать. И с 13 ножевыми ранениями попал в реанимацию. После реанимации его отправили в психушку, и там его подхватили мы. Сейчас он каждый день в «Теремке» под присмотром. Время от времени ему что-то мерещится, но спайс он уже не курит. И постепенно превращается в человека.
Потом он увидел, что тараканы бегают по нему. Лёша взял ножик и начал их убивать. И с 13 ножевыми ранениями попал в реанимацию.
Таких, как Денис и Лёша — одиноких, несамостоятельных, сложных — в ЦПС несколько десятков. Среди них, например, Катя.
Катя
Диагноз Кати – умственная отсталость. Девушка доверяет всему миру и делает то, что ей говорят. Выпустившись из коррекционной школы-интерната, она получила квартиру в микрорайоне Крутые Ключи. Вполне приличную, пригодную для житья. Со встроенной кухней, ремонтом, ванной и балконом. В гости к Кате ходили другие выпускники. И один из них придумал сделать ей «добро» – продать ее квартиру и купить в другом районе, поближе к центру города.
— Саша объяснил Кате, что живет она не по-человечески. Далеко и без телевизора, — рассказывает Антон Рубин. – И она в силу своей доверчивости поверила и прислушалась. Быстро нашлись риелторы из агентства недвижимости «Управа», которые подыскали «отличный вариант обмена». Все, что надо было подписать, Катя подписала. И оказалась на Мехзаводе.
— Саша сказал Кате, что продал её квартиру за миллион. И за миллион же купил на Мехзаводе. Равноценный, мол, обмен, — говорит волонтер Таня Буравова, которая ведет Катю. – Мы узнавали – такая квартира, как теперь у Кати, стоит дешевле. А в Кошелеве дороже. Так что часть денег парень положил себе в карман. Купив из них для Кати обещанный телевизор.
Мы навещаем Катю поздно вечером в ее «новой» квартире. Страшно становится уже во дворе: гигантский советский фонарь – единственное освещение – то загорается, то гаснет. Двухэтажный обшарпанный дом выглядит нежилым. Чтобы войти в подъезд, надо нагибать голову.
В Катиной прихожей зачем-то стоит раковина, а в очень маленькой кухне зачем-то раковины нет. Зато в комнате есть душевая кабина (её больше некуда воткнуть), детская кроватка (отдала подруга на хранение), диван, старый компьютер с принтером, телевизор и щенок шарпея – такой же жизнерадостный, как и хозяйка квартиры.
Даже если не знать историю попадания Кати в эту дыру, можно с порога расстраиваться: видно, что не повезло человеку. А девушка улыбается: ей все нравится!
Вообще, на Мехзаводе Кате хорошо. Ей везде хорошо – так она устроена. И можно было бы не говорить ей об обмане, оставить жить, как есть. Но Таня Буравова с Антоном Рубиным не смогли. И повели ее в прокуратуру. Одним из предложенных вариантов действий был признать девушку недееспособной и «закрыть» в интернат. Дескать, там будет под присмотром и в безопасности.
Да, ее кинули на квартиру, потом она продала телевизор, потому что на пенсию в 4 тысячи рублей не прожить, а на работу не берут. Но можно ли лишать её этой странной, но свободной жизни?
— Когда нам предложили «закрыть» Катю, мы остановились и задумались. А правильно ли это? – рассуждает Рубин. — Может, пусть она живет в этой своей квартирке на Мехзаводе, но сама, на свободе?
Антон говорит, что жить Кате одной, конечно, непросто. Замочила она, например, белье и забыла о нем на две недели. Кончилось в раковине место для грязной посуды, она поставила тарелки в ванну и снова заполняет раковину. Но сама покупает себе хлеб, готовит еду. Через две недели вспомнит про злосчастное белье… Да, ее кинули на квартиру, потом она продала телевизор, потому что на пенсию в 4 тысячи рублей не прожить, а на работу её не берут. Но можно ли идти и «закрывать» ее, лишать этой странной, но свободной жизни?
— Такие вопросы жизнь ставит передо мной каждый день, — печалится Рубин. — И каждый день я бьюсь головой об стену и пытаюсь понять: «А не слишком ли много, Антоша, ты на себя берешь?» Но только время, к сожалению, может ответить на этот вопрос.
«Квартирную» ситуацию Кати Таня Буравова держит на контроле. В возбуждении дела полиция отказала, поэтому вместе с опекой Красноглинского района Таня передала документы в суд, чтобы признать Катю недееспособной и назначить ей опекуна. И потом, если все получится, они подадут в суд о признании сделки недействительной. Опекуном, конечно же, будет сама Таня.
Но самое страшное даже не в том, что это все случилось, а в том, что системой не предусмотрено ничего, чтобы подобное предотвратить.
— Такие, как Катя, не должны оставаться одни, — говорит Таня. — Да, она может жить и, наверное, не умрет с голоду. Но все равно нужен кто-то, кто бы ее курировал, кто бы следил за жизнью и уберегал от подобных напастей. Я спрашивала у опеки, есть ли какие-то соцслужбы, которые ориентированы на помощь таким людям. А их нет. Никого нет. И если не волонтеры, то никто.
Саша
Если бы не волонтеры, семнадцатилетнего Саши, возможно, уже бы не было.
Два месяца назад сирота попал в автомобильную аварию. Перелом позвоночника приковал его к больничной койке. Саша может двигать руками, все остальное не работает. Он полностью зависим от врачей, которые накануне Нового года хотели его выписать в неизвестность.
По словам Антона Рубина, дома у Саши нет. До аварии он жил в общежитии безенчукского аграрного техникума – там учился. А теперь туда путь заказан. В очереди на получение жилья он не стоит – этим сейчас занимаются волонтеры. Есть, конечно, комната в семейном общежитии, условия которой такие, что здоровому жить трудно, не то, что парализованному. А еще там прописана мама Саши, которая однажды выйдет из тюрьмы. В общем, не вариант.
Рубин поднял на уши всех, кого мог, чтобы парня оставили в больнице на время новогодних праздников. А сразу после ему стало хуже.
— У него развилась двухсторонняя пневмония, дышать может только через трубку. Каждые два часа нужно делать санацию – отсасывать из трубки скопившуюся мокроту. А еще мыть и пеленать, у Саши пролежни. Если бы его выписали, он бы не выжил.
Больничного ухода недостаточно: с Сашей нужно быть рядом круглосуточно, потому что приступ может произойти в любой момент.
Историю Саши Антон выложил в своём ЖЖ. И пока ждал откликов, ночевал на стуле в больничной палате. Помощь пришла быстро: волонтеры по очереди дежурят у Сашиной постели.
Сироту ждет невеселое и неопределенное будущее: Антон пока не знает, где он будет жить после выписки и кто за ним будет ухаживать. Но его точно не бросят. А если бы не было ЦПС?
Без денег
За почти два года существования ЦПС организация только один раз получила поддержку извне – в тринадцатом году «Домик детства» выиграл грант на поддержку ЦПС в рамках конкурса социальных проектов.
– Из этих денег мы платили Стасу небольшую зарплату, провели для детей много хороших мероприятий. В конце 14-го года деньги закончились. Во второй раз грант мы не взяли – нам везде отказали. И как дальше существовать, не понятно.
Просить деньги Рубин не любит. Но честно признается, что без поддержки выживать практически невозможно. Его личных средств и средств волонтеров никогда не хватит на все то, что нужно для жизни и развития ЦПС. А нужно очень много. И потому сложно мириться с тем, что государство дает деньги не тем, кому они действительно нужны.
ИЗ ЖИВОГО ЖУРНАЛА АНТОНА РУБИНА:
«Я когда вижу, например, проект «Оправдание евразийской интеграции», на который государство из наших же налогов, которые мы платим с нашей же общественной деятельности, выделяет 5 МИЛЛИОНОВ рублей, мне очень хочется этих «оправдальщиков» пригласить к нам, в Домик. Показать наших ребят, рассказать об их проблемах и вскользь так, невзначай, сообщить, что 5 «лямов» — это 8 годовых бюджетов ЦПС.
А когда я смотрю на проект «Время России», под который выделено 9 МИЛЛИОНОВ, и считаю тут же в уме, сколько лет наш ЦПС смог бы существовать, не выпусти они своих двух альманахов, мне плохеет прямо физически. И становится очевидно, что время России – сочтено».
P.S. Если вы хотите помочь ЦПС, можете перевести любую посильную сумму по этим реквизитам.
Фото: Анар Мовсумов
Фотография Кирилла Воловика 
Хачапурная № 1, ул. Галактионовская, 68.
«Хинкали и Хачапури», ул. Льва Толстого, 118.
«Марани», Садовая, 280.
«Пури», павильон на пересечении ул. Маяковского и Коммунистической.
«Грузинская кухня», павильон на пересечении ул. Маяковского и Коммунистической.
Зимняя Самара. Фотография Тараса Горовенко
Высоцкий на сцене Дворца спорта 
